Глава 30.

Со следующего дня Парвати всё же стала воздерживаться от расходов, её забота о страждущих стала выражаться не так рьяно, как прежде. Некоторые несчастные отправлялись восвояси и вовсе с пустыми руками. Как–то раз заминдар–сахиб подозвал её к себе и спросил:

— У нас кончились деньги?

Парвати улыбнулась:

— Не напасёшься постоянно раздавать нажитое, пора бы и сохранить хоть что–что. Вы разве не знаете, как возросли наши расходы?

— На то они и расходы, чтобы увеличиваться. Мне уж недолго осталось, так почему бы не истратить остаток жизни на праведные дела? По крайней мере, обеспечу себе место в раю.

— Вам и так воздастся, — засмеялась Парвати. — Если не будете думать только о себе. Нужно ведь и о детях позаботиться... Так что немного повремените, а там, вот увидите, всё снова наладится.

Заминдар промолчал.

Теперь Парвати заниматься стало нечем, поэтому её тоска усилилась до крайности, не оставив никаких надежд. В обычной хандре присутствуют как моменты радостного оживления, так и падения в пучину горести, что тоже выматывает, но в итоге всё равно приходит успокоение. А в глубокой депрессии нет ни счастья, ни горя, одно только пресыщение самим существованием. Человек при этом может терпеть какие–то беды, по инерции роняя слёзы из глаз, но по большому счёту его уже ничто не заботит. Как лёгкое облако в безветрии его разум парит в небе, а как нагрянет шквал, улетает прочь, и в этом заключается его главное преимущество. Состояние Парвати в эти дни было именно таким. Когда подходило время для молитвы, она выглядела рассеянной и будто разочарованной и мысленно уносилась в Тальсонапур: то в бамбуковые заросли или манговый сад, то на берег пруда или к школе, забираясь так далеко, что порой ей становилось трудно оттуда выбраться. Иногда на её губах проскальзывала улыбка, а иногда из глаз вдруг капали слезы прямо в ритуальную чашу. Так и проводила она день за днём, трудясь не покладая рук, раздавая милостыню с отсутствующим видом сосредоточенной пери, шутя и улыбаясь невпопад. Кто–то считал её праведницей, а кто–то видел в этом только внешнюю оболочку.

Впрочем, прошлым утром с ней странным образом произошли изменения, нахлынувшее со скоростью морского прилива. Что их вызвало, никто не знал, хотя причина была, да ещё какая: вчера Парвати получила от Манормы письмо примерно следующего содержания:

" Паро!

Так давно от тебя не было писем, да и у меня никак не получалось тебе написать. Пусть в этом мы обе виноваты, но я всё же думаю, что было бы лучше, если бы мы нашли с тобой общий язык. Давай выбросим из головы взаимные обиды и излишнюю гордость. Я старше тебя, поэтому первая прошу твоего прощения. Очень надеюсь, что ты не будешь долго тянуть с ответом на это письмо.

Уже почти месяц, как я приехала в деревню. Мы, женщины, — существа подневольные, на материальные блага и лишения особого внимания не обращаем. Даже умирая, мы не ропщем, потому что надеемся попасть на небо, а уж пока живём, то всем и всегда довольны. Так вот, если так рассуждать, то у меня всё хорошо. Здесь ничего особенного не происходит, всё идёт своим чередом. Впрочем, есть новости, о которых поведать тебе просто необходимо.

Со вчерашнего дня я разрываюсь от мысли о том, что, если я тебе об этом расскажу, то это тебя расстроит, а если не расскажу, то сама потом буду мучиться. Положение, конечно, угрожающее. Тебе ведь известно о состоянии Девдаса, но сейчас, увидев его, нельзя удержаться от слёз. На то божья воля, мне даже кажется, что оно и к лучшему, что ты не вышла за него замуж, иначе ты бы яду глотнула или в реке утопилась бы. Долго ли так протянет Девдас, доживёт ли он до завтрашнего дня, неизвестно. Да и зачем скрывать очевидное?

С тех пор, как он приехал, прошло должно быть дней пять–шесть, если не больше. Ты наверняка знаешь, что его мать уехала в Каши, а сам он стал жить в Калькутте. Он поссорился с братом и забрал свои деньги. Говорят, что в течение последнего времени он уже несколько раз приезжал домой за деньгами. После смерти его отца прошло всего два с половиной года, а он уже половину своего состояния промотал. Двидждас смекнул, что к чему, и, может быть, даже долю брата к рукам прибрал, ведь ясное дело: никто не станет защищать человека, когда тот всё до последнего спускает

на вино и потаскух, когда его ангел смерти уже на подходе. С одной стороны его жалко, а с другой — злость одолевает. Какой красавец был, а теперь в кого превратился? Увидев его, можно подумать, что это и не Девдас вовсе: постоянно опухшее от слёз лицо, жесткие волосы, развевающиеся на ветру, ввалившееся глаза. Один только нос торчит как тесак мясника. Даже не могу описать, как он плох, как страшно и противно на него смотреть. Целый день бродит с ружьём наперевес вдоль берега реки, охотясь на птиц, после обеда прячется от зноя в тени сливовых деревьев, а к вечеру приходит домой и пьёт по–чёрному. Одному богу известно, спит ли он вообще.

Несколько дней назад я вечером пришла к реке за водой, как вдруг, откуда ни возьмись, появился Девдас с ничего не выражающим лицом, выжатый как лимон. Он шёл, в его руках было ружьё. Узнав меня, он подошёл поближе и встал рядом. Я, дрожа от страха, надвинула на лицо покрывало, и поскольку в тот момент там никого больше не было, затряслась еще сильнее и молила бога, чтобы этот сумасшедший ничего со мной не сделал. Но он, как приличный человек, всего лишь невинно спросил меня, как дела. Я опустила голову и прошептала, что хорошо, что мне ещё оставалось делать? Он глубоко вздохнул, благословил меня и сказал, что очень счастлив меня видеть. Мне в тот момент аж дурно стало, и, еле живая, я бросилась наутёк оттуда. Хорошо ещё, что он меня за руку не схватил. Ну, хватит, если в подробностях о нём писать, то никакого письма не хватит.

Сестра, я всё–таки надеюсь, что от всех этих рассказов ты не сильно расстроишься. Однако, если ты до сих пор не забыла его, то это тебя убьёт, только что теперь поделаешь? Если я что–то сделала неправильно, то прошу прощения.

Твоя Манорма."

Глава 29.

Прошло два года. Парвати женила Махендру и успокоилась: девушка ему досталась на редкость смышлёная и работящая. Теперь всем домом заправляла она – Джаладбала, а деятельность Парвати была направлена в другое русло. Поскольку после пяти лет замужества у неё так и не появилось собственных детей, она стала проявлять заботу о людях бедных и несчастных. Она раздавала им еду и чувствовала себя ответственной за судьбу как их самих, так и их детей. Кроме этого, она часто посещала храмы, где проводила много времени, истово молясь всем богам и попутно подавая милостыню каждому нуждающемуся, будь то хромой или слепой. Посоветовавшись с мужем, Парвати к тому же стала принимать постояльцев, предоставляя беднякам в доме заминдара ночлег, а порой и еду, и одежду, и прочее. Было ещё одно занятие, которое Парвати старалась не афишировать, — это помощь деньгами семьям, бедствующим или лишившимся кормильцев. На благотворительные цели уходили все её сбережения из того, что ей ежемесячно давал муж. Однако от прислуги ничего не скроешь, и вскоре стали появляться сплетни о том, что по сравнению с прошлым периодом, текущие расходы в доме удвоились, и казна опустела. Хозяйство никакого дохода не приносило, и от этого слугам тоже стало жить несладко. Разговоры дошли до Джаладбалы, и она подняла этот вопрос перед мужем:

— Неужто вы в этом доме никакого веса не имеете?

— А в чем дело? — заинтересовался Махендра.

— Да уже все вокруг судачат об этом, а вы и в ус не дуете. Отец тоже молчит, не может пойти против своей молодой жены. Так что придётся вам самому призадуматься и вмешаться.

Махендра в замешательстве занервничал:

— Скажи хотя бы, что происходит?

Джаладбала с серьёзным видом прошептала мужу на ухо:

— У вашей мачехи своих детей нет, а на нас ей наплевать. Сами посмотрите, в каком направлении денежки уплывают.

— В каком направлении? — Махендра нахмурился.

— Куда только ваши глаза смотрят, — запричитала Джаладбала. — На сегодняшний день семейные расходы увеличились в несколько раз. Нищие пандиты в борьбе за наше добро уже чуть ли не до драки доходят. Она, понятно, мостит себе дорогу в рай, но вы–то чем собираетесь кормить наших будущих детей, если совсем ничего не останется? Прикажете им идти по миру с протянутой рукой?

— Так–так… Ты о матушке речь ведёшь? — спросил Махендра, привстав с кровати.

— Эх, несчастная моя доля, раз я вынуждена заикаться по этому поводу, — вздохнула Джаладбала.

— Значит, ты за тем пришла, чтобы на мать жаловаться?— уточнил Махендра.

— Я не жалуюсь, а просто довожу до вашего сведения то, что считаю нужным, чтобы потом не быть крайней. — Джаладбала разозлилась.

— Да ты в своём отчем доме ни одного горшка на печь не поставила, а смеешь рассуждать о хозяйстве заминдара! — недолго думая, Махендра поставил жену на место.

— А ваш родной дом превратился в постоялый двор, — язвительно заметила Джаладбала.

Махендра предпочёл не опускаться до пустой перебранки и промолчал, а утром встал и отправился к Парвати:

— Матушка, ну и невестку вы себе выбрали! Из–за неё у меня здесь всё из рук валится, так что уезжаю я в Калькутту.

— Почему, сынок? — удивилась Парвати.

— Она о вас неподобающе отзывается, а мне такая не нужна…

В течение нескольких дней Парвати пристально следила за Джаладбалой и, скрывая свои истинные эмоции, успокаивала сына, что не налюбуется на свою любимицу. Вскоре она вызвала невестку для разговора с глазу на глаз:

— Детка, что за недоразумение меж вами приключилось?

Джаладбала, и так перепуганная до смерти приготовлениями Махендры к отъезду в Калькутту, от вопроса свекрови расплакалась и стала каяться:

— Это я во всём виновата, матушка, кто только меня за язык тянул передавать ему сплетни служанок о ваших тратах!

Тут вся сложившаяся ситуация для Парвати окончательно прояснилась. Смутившись, она утёрла невестке слёзы:

— Ты совершенно права, доченька моя! Особого опыта в ведении хозяйства у меня нет, поэтому всё выходит как–то не так.

Парвати следом позвала Махендру и всё уладила:

— Сынок, тебе совсем не следует на неё злиться. Ты её муж, и, кроме твоего благополучия, невестку ничего не интересует. Это естественно, и очень даже правильно. Тебе повезло с ней.

Глава 28.

Чандрамукхи осторожно убрала руку Девдаса: — Не волнуйтесь, я не имею в виду вашу Парвати, — и снова замолчала.

— Долг превыше всего, а добродетель ли, порок ли — ерунда это всё, — выдержав паузу, сказал Девдас.

— Так–то оно так, — согласилась Чандрамукхи. — Но те, кто по–настоящему любит и знает, какое удовлетворение приносит искренняя любовь, вынуждены терпеть и избегать многих вещей, чтобы оградить свой дом от несчастий. Так вот, Девдас, куда я клоню... Я почти уверена, что Парвати никогда бы не смогла вас обмануть. Вы сами обманулись и, похоже, не в силах это понять даже сейчас, но в один прекрасный день вы убедитесь в моей правоте.

У Девдаса на глазах появились слёзы, и он почему–то почувствовал, что она права насчёт Парвати. Чандрамукхи

не стала успокаивать плачущего Девдаса, отметив про себя, что это не самое жалкое состояние, в котором он представал перед ней. Она знала его, как облупленного, и сегодня в очередной раз убедилась, что этот неординарный человек не может проявлять свою любовь обычными способами, но так же, как и все, мечтает о ней. Вряд ли он способен выражать свои чувства, а Парвати, по всей видимости, очень гордая, но правда состоит в том, что именно она припала к его ногам и первой призналась в своей любви. Чандрамукхи так увлеклась своими мыслями, что вдруг нечаянно проронила:

— По себе сужу, как сильно она тебя любит...

— Что ты сказала? — встрепенулся Девдас.

— Ничего. Я говорю, что не одна ваша внешность её подкупила. Вы, конечно, привлекательный, но не настолько, чтобы потерять голову. В вас есть внутренняя красота, которую не каждому дано увидеть, но, увидев её однажды, уже никто и никогда не отведёт глаз. — Чандрамукхи тяжело вздохнула. — Вашу красоту можно разглядеть, только полюбив вас. Кто на этой земле, достигнув такого блаженства, сможет от него отвернуться?

Некоторое время она пожирала глазами Девдаса молча, потом еле слышно прошептала:

— Эта незримая любовь оставляет на сердце рану, которая не прекращает кровоточить до самого погребального костра, пока не превратится в пепел.

— Зачем ты мне всё это говоришь теперь, Чандрамукхи? — Девдас растерялся.

Чандрамукхи сладко улыбнулась:

— Девдас! Очень тяжело признаваться в любви человеку, который тебя не любит. Но я это делаю не от своего имени, а от имени Парвати.

— Мне нужно идти, — засобирался Девдас.

— Побудьте ещё немного. Я вас настолько трезвого никогда ещё не видела, да и вот так держать вас за руку прежде в разговорах мне не доводилось. Какое наслаждение! — воскликнула Чандрамукхи и рассмеялась.

— Что здесь смешного? — удивился он.

— Просто вспомнила одну давнюю историю. Десять лет назад я так влюбилась, что даже убежала из дома, уверенная в том, что совершаю подвиг, иду на жертвы во имя любви, но потом из–за сущей безделицы между нами произошла ссора, после которой мы никогда больше не видели друг друга. Тогда я утешала себя мыслью о том, что он меня и не любил вовсе, иначе не пожалел бы для меня какое–то несчастное украшение. — Чандрамукхи улыбнулась от души ещё раз, но тут же сделалась серьезной. — Чёрт с ним, с украшением! В тот момент для меня было бы в диковинку узнать, что даже ради такой мелочи, как избавление от головной боли, захочется жизнью рисковать. Как далека я была от понимания тоски Ситы и Дамьянти, и в историю просветления Кришны не верила. Выходит, в этом мире нет ничего невозможного?

Девдас не нашёл, что ей на это ответить, посмотрел на неё отсутствующим взглядом и еле вымолвил:

— Я лучше пойду…

— Вы что, испугались? Посидите ещё хоть чуть–чуть, так хочется надолго сохранить в памяти ваши черты. Сегодня я сама себе противна, может быть, даже больше, чем вам. Ответьте мне напоследок, почему вы не женитесь?

После долгого молчания Девдас тяжело вздохнул и выдавил улыбку:

— Да надо бы, только душа не лежит.

— Лежит или не лежит, а жениться нужно. Может хоть, увидев лица детей, обретёте покой. А там, глядишь, и для меня выход найдётся: стану у вас служанкой и проведу остаток дней в радости.

— Хорошо, я тебя тогда непременно приглашу, — усмехнулся Девдас.

Чандрамукхи его иронию пропустила мимо ушей и продолжила в том же духе:

— До смерти хочется ещё один вопрос задать.

— Одним больше, одним меньше…

— Почему сегодня вы меня так долго слушаете?

— А что тебя не устраивает?

— Не знаю, просто это так необычно! Раньше вы на меня даже глаз не поднимали, пока не напьётесь до потери сознания.

Уходя от прямого ответа, Девдас тоскливо произнёс:

— Сейчас я не прикасаюсь к алкоголю. Ты же знаешь, у меня отец умер.

Чандрамукхи долго сверлила его скупым недоверчивым взглядом, и наконец спросила:

— Потом снова начнёте пить?

— Кто его знает...

Она сильно сжала его руки и хриплым голосом взмолилась:

— Если возможно, бросьте вы это. Не разрушайте своё здоровье, свою красоту!

Девдас резко подскочил:

— Ладно, я пошёл. Где бы ты ни оказалась — пришли мне весточку, а если вдруг почувствуешь нужду в чём–то — проси, не стесняйся.

Чандрамукхи, прощаясь с Девдасом, прикоснулась к его стопам:

— Благословите меня, это придаст мне силы жить дальше. Умоляю вас об одном: если, не дай бог, вам когда–нибудь понадобится сиделка, то обязательно призовите меня.

— Обещаю.

Девдас ушёл. Чандрамукхи соединила ладони и заплакала:

— Боже, позволь мне встретиться с ним ещё один раз...

Глава 27.

Как ни сдерживалась Чандрамукхи, слёзы у неё из глаз посыпались градом:

— Ни в коем случае! Такая работа мне не подходит, не хочу ни от кого быть зависимой. Никогда не трудилась, и впредь не буду надрываться, дабы не угробить раньше времени свою красоту.

— Оставаясь в городе, ты, возможно, вновь поддашься соблазну. В конце концов, натура людская непредсказуема. — Девдас скупо улыбнулся.

Лицо Чандрамукхи засияло от счастья:

— Совершенно верно, душа наша ненасытна, но я с уверенностью заявляю, что теперь мне это не грозит, хотя женщинам проявлять жадность иногда просто необходимо. Я сама избрала свой путь, зачем мне возвращаться? Меня никто не принуждал, я с радостью всё бросила, поэтому самой себе полностью доверяю.

— Но, Чандрамукхи, нельзя идти на поводу у своего сердца! Оно так непостоянно в своих желаниях, — покачал головой Девдас.

Чандрамукхи пододвинулась ближе и взяла его за руку. Девдас уставился на неё, как заворожённый, и на этот раз даже не одёрнулся от ненавистных прикосновений. С виноватым выражением она положила обе его руки к себе на колени:

— Девдас, не сердитесь на меня. Похоже, сегодня мы видимся в последний раз, поэтому снимите груз с моего сердца. — Чандрамукхи с большим трудом смогла оторваться от его лица. — Парвати

в самом деле сильно вас ранила?

— Зачем тебе это? — Девдас нахмурился.

Чандрамукхи собралась с силами и совершенно спокойным тоном произнесла:

— Что–то здесь не сходится. Я не скрываю, что мне очень горестно видеть вас глубоко несчастным. К тому же, всё остальное о вас мне давно известно. Будучи в опьянении, вы выкладывали всю свою подноготную, но, тем не менее, мне не верится, что Парвати вас обманула и бросила. Я даже склоняюсь к тому, что возможно вы сами себя обманули, своими же руками задушив всякую надежду. Девдас, я гораздо старше вас и многое повидала на своём веку, поэтому сужу с позиций собственного опыта: видимо, вы где–то допустили ошибку. Женщины зачастую считаются бесстыжими и легкомысленными, но совсем не заслуживают таких определений

. Удивительно то, что именно вы мужчины осуждаете их, и восхищаетесь ими тоже вы. О женщинах вы с лёгкостью можете говорить всё, что вам вздумается, но нам, несчастным, не даёте ни малейшего шанса оправдаться. Все наши слова остаются невысказанными. Даже если женщина что и скажет ненароком, то ей никто не поверит, её тонкий лепет потеряется на фоне мужского голоса, который следом будет воспринят всем миром как единственно верный. — Чандрамукхи перевела дух и продолжила: — Всю свою жизнь, не покладая рук, я пахала на ниве любви, но полюбила только сейчас. Эта любовь дорого мне обошлась, однако многому научила. Знаете, глубокое чувство это одно, а очарование внешним обликом – совсем другое. Между ними большая разница, и именно мужчины ещё больше её увеличивают. Вам требуется внешняя красота, а нам до этого никакого дела нет, мы на этом не так помешаны, как вы. Свою симпатию вы выказываете всевозможными способами, тогда как мы обычно бессловесны и нерешительны, нам стыдно лишний раз причинить вам неудобство. Даже если ваш внешний вид нам ненавистен, мы всё равно стесняемся признаться, что не любим вас. Так и начинается взаимное притворство, а когда через некоторое время мужчинам оно надоедает, они обвиняют женщин в предательстве. Тогда все вокруг слушают их и начинают им верить, а мы опять молчим. Как горестно на душе при этом, разве кто узнает? — Она долго вглядывалась в лицо притихшего Девдаса. — Иногда женщины проявляют к мужчине нечто вроде материнской заботы, думая про себя, что это и есть любовь. Они спокойно занимаются хозяйством, семьёй, искренне волнуются за вас в трудный час. Вас это сильно восхищает, из уст людей исходят сплошь благословения, но только до тех пор, пока женщина не сталкивается с настоящей любовью. И если далее, не дай бог, она по причине невыносимых внутренних терзаний выходит за рамки ей дозволенного, то вы в бешенстве именуете её порочной девкой...

Внезапно Девдас бросился к Чандрамукхи и зажал ей рот рукой:

— Как ты смеешь!

Глава 26.

Девдас всё понял и засмеялся:

— Но я здесь никого не заметил.

— Заметили бы, если бы я их не выставила вон!

— Они–то в чём провинились?

— Особо ни в чём. Просто мне и впрямь это всё разонравилось.

Девдас углубился в какие–то свои мысли, потом поинтересовался:

— С тех пор никто не приходит?

— Нет, с того самого дня, как вы появились, никто не переступал порог этого дома, разве что Чунилал изредка, да и о нём уж два месяца как ни слуху, ни духу.

Девдас развалился на кровати, помолчал–помолчал и подвёл итог:

— Выходит, Чандра, ты лавочку–то прикрыла?

— Почему прикрыла, просто обанкротилась.

Неожиданно его осенило:

— Интересно, где же ты теперь берёшь средства к существованию?

— Я же сказала, что продала все драгоценности.

— Много ль выручила?

— Не много, около девяти сотен. Я отдала их бакалейщику под проценты – вот и выходит по двадцать рупий в месяц.

— А раньше ты не могла жить на двадцать рупий?

— Я и сейчас не могу. На сегодняшний день задолжала за три месяца арендную плату за дом. Придётся продать ручные браслеты и уехать куда подальше.

— Куда же это?

— Трудно сказать, пока не решила. Куда–нибудь в такое место, где живут и на двадцать рупий, скорее всего, в деревню.

— Тогда почему ты всё ещё здесь? Если тебе действительно ничего больше не нужно, зачем в долги влезла?

Чандрамукхи опустила голову и впервые в жизни стала подыскивать слова, почувствовав смущение.

— Почему замолчала? — рявкнул Девдас.

Чандрамукхи села с краю на кровать и начала объяснять:

— Не подумайте ничего плохого. Просто перед тем, как уехать, я не могла не повидать вас и тешила себя надеждой, что вы ещё хоть разок, но обязательно придёте. Сегодня эта встреча состоялась, и я завтра же начну собираться в дорогу, только вот куда, скажите на милость…

— Неужели ты торчала здесь только ради встречи со мною? Но почему? — удивился Девдас.

— Есть одна причина. Вы меня ненавидите, так ведь? Видимо, поэтому. Вы меня ненавидите, как никто другой. Помните вы или нет, но я помню прекрасно тот день, когда вы впервые пришли, и я впервые вас увидела. Мне уже тогда было известно, что вы сын богача. Однако не от жадности к деньгам я на вас обратила внимание, поскольку сюда много таких, как вы, хаживало, и в них я ничего особенного не замечала. А тут вы оболгали меня, осыпали проклятьями и, отвернувшись, швырнули напоследок в лицо какие–то деньги. Припоминаете?

Девдас притих, и Чандрамукхи продолжила:

— С того дня я на вас глаз положила, но вовсе не любовь, и даже не ненависть тому виной. Когда происходит что–то странное, это врезается в память навсегда. Так же и ваш визит запомнился мне, не смотря на то, что я была не в восторге и даже слегка напугана тем, что вдруг взглянула на вещи другими глазами. Затем со мною стали происходить невиданные доселе изменения, а вы запили, чего я терпеть не могу, вид пьяного человека меня раздражает. Вы же вызывали во мне симпатию и жалость. — Чандрамукхи коснулась земли у стоп Девдаса и подняла на него глаза, полные слёз. — Я отвратительна, но прошу вашего снисхождения.

Вы постоянно пренебрегали мною, порицали меня, но чем дальше отталкивали от себя, тем ближе к вам мне хотелось подобраться, и уже потом, когда вы засыпали... Впрочем, довольно об этом, иначе вы опять рассердитесь.

Девдас молчал, однако такие необычные признания тронули его до глубины души. Тем временем Чандрамукхи, пряча от него слёзы, завершила свой рассказ:

— Однажды вы намекнули, что я деградирую в отличие от той другой, которая страдает от несправедливости. Тотчас мною овладела ревность, и я окончательно вышла из игры.

— И как ты собираешься жить дальше? — Девдас встал.

— Я уже сказала вам.

— А если бы тот бакалейщик тебя обманул и слинял с твоими денежками?

Чандрамукхи даже бровью не повела и спокойно сказала:

— Я бы ничуть не удивилась. Случись такое, то у вас бы, наверно, милостыню попросила.

— Можешь просить, когда угодно, — недолго думал Девдас. — Но сейчас твоя задача бросить к чертям это место.

— Для этого понадобится некоторое время. Завтра же начну все приготовления, продам оба браслета, и дело с концом!

Девдас вытащил из кармана пять сотенных купюр, засунул их под подушку и задумчиво произнёс:

— Браслеты продавать нет необходимости, а с бакалейщиком этим разберись. Так и не надумала, куда поедешь? Небось, по святым местам?

— Девдас, для совершения паломничества во мне недостаточно веры. Мне бы только уехать из Калькутты как можно дальше и в каком–нибудь укромном месте встретить рассвет своей новой жизни.

— Наймёшься прислугой?